Чудно изменяющиеся, «разные» глаза, varii, — эта особая примета в Апокрифе Лентула, — может быть, последний отзвук неизвестного нам предания-воспоминания, — подтверждается и Марком-Петром.

Перед исцелением сухорукого в Капернаумской синагоге, когда на вопрос Иисуса: «должно ли в субботу… душу спасти или погубить?» — фарисеи молчат, — Он «оглядывает», «окидывает» их быстрым проницающим взором, περιβλεψάμενος, «с гневом, скорбя и жалея их (таков двойной смысл συνλυπούμενος) за ожесточение сердец их» (Мк. 3, 5.) Гнев, скорбь, жалость — все в одном взоре, изменяющемся, «разном», как многоцветный в грани алмаза, солнечный луч.

А вот другой взор, еще более глубокий.

Издали бежит на Него, как Гадаринский бесноватый, и так же падает перед Ним на колени богатый юноша.

Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?

Общими словами отвечает ему сперва Иисус; «Знаешь заповеди»; но вдруг, глубоко «заглянув» в глаза его, «полюбил его».

Все, что имеешь, продай и раздай нищим… и приходи, следуй за Мною.

Когда же тот, весь «потемнев» в лице, στυγνάσας, «отошел с печалью», Иисус «окидывает» быстрым взором (περιβλεψάμενος, то же слово, как в исцелении сухорукого) учеников:

Как трудно богатому войти в Царствие Божие!

А когда те ужасаются:

Кто же может спастись?

взором любви, глубочайшим, чем тот, которым заглянул только что в глаза богатого юноши, — «заглядывает и в глаза» учеников:

людям это невозможно, но не Богу, ибо все возможно Богу (Мк. 10, 17–27.)

Первого взгляда Господня в Вифаваре, когда, услышав за Собою чьи-то шаги, Иисус вдруг, на ходу, оглянулся, увидел двух идущих за Ним, Иоанна и Андрея, должно быть, остановился и оглянулся сначала на обоих, а потом на одного: «что вам надобно?» — «Равви! где живешь?» — «Пойдите и увидите» (Ио. 1, 38–39), — этого первого взгляда никогда не забудет «ученик, которого любил Иисус», так же как Петр не забудет никогда того испепеляющего взгляда, с которым сказал ему Господь в Кесарии Филипповой:

Отойди от Меня, сатана! (Мк. 8, 33.)

Очи Его — как «пламень» Огненный, (φλόζ πυρός, (Откр. 1, 14; 19, 12), —

вспомнит-увидит, в двух неземных видениях, может быть, земные очи Его, если не сам «ученик, которого любил Иисус», то кто-то очень близкий к нему.

Если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло.

Огненно чисто око Иисуса, и все тело Его огненно светло, — только для видящих, конечно, а для слепых — как бы дневной, потухший светляк — серенький червь — «маленький жид»?

Кажется иногда, что Марково-Петрово, как в стремительном беге, задыхающееся: «тотчас, тотчас, тотчас», [461] — идет не только от них, Петра, Марка, но и от самого Иисуса. В слове этом — как бы жадная стремительность пожирающего пламени.

Огонь пришел Я низвесть на землю; и как хотел бы, чтоб он уже возгорелся (Лк. 12, 49.)

В Его глазах, уже возгорелся. Лучше людей видят бесы этот для них ужасный и неодолимо влекущий их, огонь; издали бегут, летят на него, как ночные мотыльки на пламя свечи; обжигаются, падают, бьются, кричат:

Жжешь меня! Жжешь меня!

καιείς με, καιείς με [462]

Знают бесы, чего еще люди не знают, — что вспыхнет некогда мир в этом огне, и сгорит, как ночной мотылек.

«Движущую силу», δύναμις, в лице Иисуса, в глазах Его, изображает Марк, особенно живо, в чудесах исцелений. Людям кажется она «колдовскою», «магической», то божеской, то бесовскою.

Книжники говорили, что Он имеет в себе Вельзевула, и что изгоняет бесов силою князя бесовского. (Мк. 3, 22.)

Жители Гадаринской равнины, по исцелении бесноватого, «просят Иисуса выйти из пределов их» (Мк. 5, 17), — вежливо, об огромном убытке не думая (две тысячи голов скота пропало), выгоняют Его, потому что неизвестно, какой еще беды наделает этот могучий и страшный «колдун».

«Был Иисус осужден, как чародей, маг, μάγος», — вспомнит и Трифон Иудей. [463]

Взгляд Его, «пронзительный» — «проникающий, острее всякого меча обоюдоострого, до разделения души и духа, составов и мозгов» (Евр. 4, 12), есть главное орудие целящей силы Его. Взглядом этим отмыкает Он двери чужого тела, как хозяин дома — ключом, и входит в него, как в Свое.

Но, прежде чем исцелить больного, должен с ним Сам заболеть, чтобы и выздороветь с ним же. Вот почему больной ближе Ему, в миг исцеления, чем ребенок — матери. «Дочерью» называет Он кровоточивую жену; «сыном», «дитятей», τέκνον, — Капернаумского расслабленного (Мк. 5, 34; 2, 5), только потому, что люди не знают большей любви, чем та, что в этих словах; но Он знает.

Все болезни, по Евангелию, — «бичи», μάστιγες (Мк. 3, 10), — Божьи казни за временные грехи, или за вечный, первородный грех (Ио. 9, 2.) Тело свое, вместо тела больного, и подставляет врач Иисус под эти «бичи», как бы говорит Сын Отцу: «его ударишь, и Меня; его пощадишь, и Меня». Чашу всех страданий человеческих выпьет на Голгофе сразу, а здесь, в исцелениях, пьет ее медленно, капля по капле. Вот где мы уже не отвлеченно понимаем, а осязательно, всею нашею страдающей плотью, чувствуем, или могли бы почувствовать, что значит:

взял на Себя наши немощи и понес наши болезни… ранами Его мы исцелились (Ис. 53, 4–5.)

Все врачи внешние, мнимые; Врач единственный, внутренний — Он.

Женщина, которая страдала кровотечением (месячным,) двенадцать лет, много потерпела от многих врачей, издержала на них все имение свое и не получила никакой от них пользы, но пришла еще в худшее состояние, — услышав об Иисусе, подошла к Нему сзади, в толпе, и прикоснулась к одежде Его.

Ибо говорила: если только к одежде Его прикоснусь, буду здорова. (Мк. 5, 25–28.)

Сзади подошла, потому что стыдилась болезни своей, таила ее от людей, так же, как все таят друг от друга вечную «стыдную рану» свою — пол.

Марк забыл, помнят Матфей и Лука, что прикоснулась не к самой одежде Его, а к тем висевшим по краям ее, «кистям», по-гречески κράσπεδα, по-еврейски tsisi или kanaf, [464] о которых сказано в Законе:

сказал Господь Моисею: объяви сынам Израилевым и скажи им, чтобы делали себе кисти по краям одежд своих, в роды их, и вплетали в те кисти нити из голубой шерсти. И будут они в кистях у вас для того, чтобы вы, глядя на них, вспоминали все заповеди Господни. (Числ. 15, 36–40.)

Некогда носили их все Иудеи; во дни же Иисуса, только вернейшие блюстители Закона, в том числе, и рабби Иешуа:

Ни одна черта и ни одна йота не прейдет из Закона. (Мт. 5, 18.)

Низко, должно быть, наклонившись к земле, почти ползком, чтобы достать до низко висевших кистей, с опасностью быть раздавленной в толпе всех имевших «язвы-бичи» и «кидавшихся на Него, чтобы прикоснуться к Нему» (Мк. 3, 10), сзади подкралась, как воровка, прикоснулась пальцем или краем уст к одной из серых от пыли, от солнца вылинявших, уже не голубевших, кисточек, и чудо совершилось: вышедшей из Него «силой», как молнией пронзенная вся затрепетала у ног Его,

И тотчас иссяк в ней источник крови; и ощутила в теле своем, что исцелена от болезни.

Скрыться хотела в толпе, но не успела.

Иисус, почувствовав, что вышла из Него сила, —

(так же грозовая туча, если бы могла чувствовать, ощутила бы вышедшую из нее молнию) —

оглянулся в толпе и сказал: кто прикоснулся ко Мне?